Неточные совпадения
И действительно, в два часа пополудни пожаловал к нему один барон Р., полковник, военный,
господин лет сорока, немецкого происхождения, высокий,
сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как и Бьоринг, и немного только плешивый.
А впрочем, не показывает ли это проницательному сорту читателей (большинству записных литературных людей показывает — ведь оно состоит из проницательнейших
господ), не показывает ли это, говорю я, что Кирсанов и Лопухов были люди
сухие, без эстетической жилки?
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Лицо этого
господина, которому было лет двадцать восемь на вид, смуглое и
сухое, обрамленное черными бакенбардами, с выбритым до лоску подбородком, показалось мне довольно приличным и даже приятным; оно было угрюмо, с угрюмым взглядом, но с каким-то болезненным оттенком гордости, слишком легко раздражающейся.
—
Господа, пожалуйте! — приглашал Акинфий Назарыч. —
Сухая ложка рот дерет… Вкусим по единой, аще же не претит, то и по другой.
Сей почтенный воин выбрал самое
сухое место, чтобы
господам выйти и сесть в лодку, которая оказалась широчайшею, длиннейшею и даже крашеною.
—
Господа! — заговорил генерал официальным
сухим тоном, поднимаясь с места.
Господа взъерепенились, еще больше сулят, а
сухой хан Джангар сидит да губы цмокает, а от Суры с другой стороны еще всадник-татарчище гонит на гривастом коне, на игренем, и этот опять весь худой, желтый, в чем кости держатся, а еще озорнее того, что первый приехал. Этот съерзнул с коня и как гвоздь воткнулся перед белой кобылицей и говорит...
— Вопрос ваш до крайности удивляет меня,
господин! — скромно ответил мальчик, — зачем я буду пачкаться в грязи или садиться в лужу, когда могу иметь для моих прогулок и игр
сухие и удобные места? А главное, зачем я буду поступать таким образом, зная, что это огорчит моих добрых родителей?
Была пора юнкерам идти в училище. Гости тоже разъезжались. Ольга и Люба провожали их до передней, которая была освещена слабо. Когда Александров успел надеть и одернуть шинель, он услыхал у самого уха тихий шепот: «До свидания,
господин писатель», — и горящие
сухие губы быстро коснулись его щеки, точно клюнули.
Надобно сказать, что сей петиметр был довольно опытен в отвертываньи от дуэлей, на которые его несколько раз вызывали разные
господа за то, что он то насплетничает что-нибудь, то сострит, если не особенно умно, то всегда очень оскорбительно, и ему всегда удавалось выходить
сухим из воды: у одних он просил прощения, другим говорил, что презирает дуэли и считает их варварским обычаем, а на третьих, наконец, просто жаловался начальству и просил себе помощи от полиции.
Первоначально Егор Егорыч действительно впал было в размышление о предстоявшем ему подвиге, но потом вдруг от какой-то пришедшей ему на ум мысли встрепенулся и позвал свою старую ключницу, по обыкновению, единственную особу в доме, бодрствовавшую в бессонные ночи
барина: предание в дворне даже говорило, что когда-то давно Егор Егорыч и ключница питали друг к другу
сухую любовь, в результате которой ключница растолстела, а Егор Егорыч высох.
Порохонцев подошел поспешно к скамье, еще собственноручно пошатал ее и сел не прежде, как убедясь, что скамья действительно стоит крепко. Едва только
барин присел, Комарь взял его сзади под плечи, а Комарева жена, поставив на ковер таз с мочалкой и простыней, принялась разоблачать воинственного градоначальника. Сначала она сняла с него ермолку, потом вязаную фуфайку, потом туфли, носки, затем осторожно наложила свои ладони на
сухие ребра ротмистра и остановилась, скосив в знак внимания набок свою голову.
Дом Кожемякина раньше был конторою
господ Бубновых и примыкал к их усадьбе. Теперь его отделял от земли дворян пустырь, покрытый развалинами сгоревшего флигеля, буйно заросший дикою коноплёю, конским щавелём, лопухами, жимолостью и высокой, жгучей крапивой. В этой густой, жирно-зелёной заросли плачевно торчали обугленные стволы деревьев, кое-где от их корней бессильно тянулись к солнцу молодые побеги, сорные травы душили их, они сохли, и тонкие
сухие прутья торчали в зелени, как седые волосы.
— Ну вот это самое. Я тогда у старого помещика,
господина Абросимова, эту халупу выпросила. Ну, а теперь будто бы купил лес новый помещик и будто бы хочет он какие-то болота, что ли,
сушить. Только чего же я-то им помешала?
— Да, избы славные,
сухие и теплые, и от пожара не так опасны, — возразил
барин, нахмурив свое молодое лицо, видимо недовольный насмешкой мужика.
Кажется, на первый раз довольно, да ведь пора уж и баиньки. Ехали-ехали трое суток, не останавливаясь, — авось заслужили!"
Господа дворники! спать-то допускается?" — Помилуйте, вашескородие, сколько угодно! — Вот и прекрасно. В теплой комнате, да свежее
сухое белье — вот она роскошь-то! Как лег в постель — сразу качать начало. Покачало-покачало — и вдруг словно; в воду канул.
— А ты, — вдруг раздался
сухой и спокойный голос Ильи, — прежде чем с
господами в разговор вступать, спроси: «Позвольте, мол, поговорить, сделайте милость…» На колени встань…
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а
господ; и сам им служит.
И как же служит? как алжирский раб,
Как пес цепной. В нетопленой конуре
Живет, пьет воду, ест
сухие корки,
Всю ночь не спит, все бегает да лает.
А золото спокойно в сундуках
Лежит себе. Молчи! когда-нибудь
Оно послужит мне, лежать забудет.
На широкой кушетке, подобрав под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру, расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt [м-ль Бонкур (фр.).] — гувернантка, старая и
сухая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос под разноцветным чепцом и хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле двери, поместился Басистов и читал газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к печке и заложив руки за спину, стоял
господин небольшого роста, взъерошенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками — некто Африкан Семеныч Пигасов.
И действительно, как будто что-то такое таилось; дело в том, что Остафьев становился все как-то грубее и
суше и не с таким уже участием, как с начала разговора, входил теперь в интересы
господина Голядкина.
— А ты —
сухая мозоль, — храбро ответила женщина с маленьким лицом. — Я тебе правду говорю… вон и
барин сидит: ведь он все это слышит. Ты бы, Фатевна, хоть постыдилась чужих-то людей… Ведь приезжий
барин все видит, все…
Две старшие дочери, Пашет и Анет, представляли резкое сходство с высоким мужчиной как по высокому росту, так и по клыкообразным зубам, с тою только разницею, что глаза у Пашет были, как и у маменьки, —
сухие и черные; глаза же Анет, серые и навыкате, были самый точный образец глаз папеньки (читатель, вероятно, уж догадался, что высокий
господин был супруг Катерины Архиповны); но третья дочь, Машет, была совершенно другой наружности.
Печорин, закутанный в шинель и надвинув на глаза шляпу, старался продраться к дверям. Он поравнялся с Лизаветою Николавной Негуровой; на выразительную улыбку отвечал
сухим поклоном и хотел продолжать свой путь, но был задержан следующим вопросом: «Отчего вы так сериозны, monsieur George? [
господин Жорж (франц.)] — вы недовольны спектаклем?»
И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, — и радостно улыбнулась седая, важная дама, и дрогнул
сухим лицом лысый
господин, и замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платья гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
Ольга Петровна. Как это приятно! Все-таки это творчество, поэзия, а не
сухая служебная проза!.. Однако я слышу, граф идет! Уйдите,
господа!
Послав телеграмму, он опять идет в комнату начальника станции. Тут на диванчике, обитом серым сукном, сидит какой-то благообразный
господин с бакенами, в очках и в енотовой шапке; на нем какая-то странная шубка, очень похожая на женскую, с меховой опушкой, с аксельбантами и с разрезами на рукавах. Перед ним стоит другой
господин,
сухой и жилистый, в форме контролера.
Барином мог бы
Сушило век свой прожить, да гордость его обуяла, думал о себе, что умней самого архиерея, и от каждого требовал, чтоб десницу его лобызали.
Мужики внимали сказанию о необъятности божией силы и власти, а
Сухой Мартын, окончив псалом, пустился своими красками изображать величие творца. Он описывал, как
господь облачается небесами, препоясуется зорями, а вокруг него ангелов больше, чем просяных зерен в самом большом закроме.
Высокий
господин рассмеялся. Он хохотал так громко и притом так сгибал в три погибели свою
сухую, длинную, как жердь, фигуру, что Тася начинала опасаться, как бы он не переломился пополам.
Из его приятелей я встретил у него в разные приезды двоих: Сатина, друга Герцена и Огарева и переводчика шекспировских комедий, и Галахова, тогда уже знакомого всем гимназистам составителя хрестоматии. Сатин смотрел
барином 40-х годов, с прической a la moujik, а Галахов — учителем гимназии с
сухим петербургским тоном, очень похожим на его педагогические труды.
— Гм! Счастливы!.. Шел я как-то, студентом, по Невскому. Морозный ветер, метель, —
сухая такая, колющая. Иззябший мальчугашка красною ручонкою протягивает измятый конверт. «
Барин, купите!» — «Что продаешь?» — «С… сча… астье!» Сам дрожит и плачет, лицо раздулось от холода. Гадание какое-то, печатный листок с предсказанием судьбы. — «Сколько твое счастье стоит?» — «П-пятачо-ок!..»
Лето 1746 года было замечательно по стоявшей прекрасной погоде. Его нельзя было назвать
сухим, так как
Господь посылал дождика в меру и в воздухе чувствовалась та благорастворяющая влага, которая так необходима для изобилия земных плодов.
В кабинете, рядом с комиссаром, сидел у письменного стола какой-то
сухой, белокурый, с небольшой клинообразной бородкой
господин.
Тридцать лет исполнял он завет
господа: любить ближнего, как брата; тридцать лет стремился по пути к небу — и вдруг судьба схватила его с этого пути и повесила над пропастью ада; вправе ли она была сказать: «Держись, не падай!» Был один, у которого голова не вскружилась над этой бездной, но тот был не человек, тот ходил по волнам, как по
суше.
— Врешь,
барин, — прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким,
сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
— Ну, что́ ж это,
господа! — сказал штаб-офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. — Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс-капитан, — обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их
сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.